Читать книгу - "Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис"

А другие песни — спою когда-нибудь.

1903

Ангел-Хранитель

Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.

Во мгле, что со мною всегда на земле.

За то, что ты светлой невестой была,

За то, что ты тайну мою отняла.

За то, что связала нас тайна и ночь,

Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.

За то, что нам долгая жизнь суждена,

О, даже за то, что мы — муж и жена!

За цепи мои и заклятья твои.

За то, что над нами проклятье семьи.

За то, что не любишь того, что люблю.

За то, что о нищих и бедных скорблю.

За то, что не можем согласно мы жить.

За то, что хочу и смею убить —

Отмстить малодушным, кто жил без огня,

Кто так унижал мой народ и меня!

Кто запер свободных и сильных в тюрьму,

Кто долго не верил огню моему.

Кто хочет за деньги лишить меня дня,

Собачью покорность купить у меня...

За то, что я слаб и смириться готов,

Что предки мои — поколенье рабов,

И нежности ядом убита душа,

И эта рука не поднимет ножа...

Но люблю я тебя и за слабость мою,

За горькую долю и силу твою.

Что огнем сожжено и свинцом залито —

Того разорвать не посмеет никто!

С тобою смотрел я на эту зарю —

С тобой в эту черную бездну смотрю.

И двойственно нам приказанье судьбы:

Мы вольные души! Мы злые рабы!

Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!

Огонь или тьма — впереди?

Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?

Вдвоем — неразрывно — навеки вдвоем!

Воскреснем? Погибнем? Умрем?

1906

* * *

Когда замрут отчаянье и злоба,

Нисходит сон. И крепко спим мы оба

На разных полюсах земли.

Ты обо мне, быть может, грезишь в эти

Часы. Идут часы походкою столетий,

И сны встают в земной дали.

И вижу в снах твой образ, твой прекрасный,

Каким он был до ночи злой и страстной,

Каким являлся мне. Смотри:

Всё та же ты, какой цвела когда-то,

Там, над горой туманной и зубчатой,

В лучах немеркнущей зари.

1908

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Перед мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют твоей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла...

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,

В котором ты в сырую ночь ушла...

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Все миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

1908

* * *

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,

Молодеет душа.

И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,

Не дыша.

Снится — снова я мальчик, и снова любовник,

И овраг, и бурьян.

И в бурьяне — колючий шиповник,

И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,

Старый дом глянет в сердце мое,

Глянет небо опять, розовея от краю до краю,

И окошко твое.

Этот голос — он твой, и его непонятному звуку

Жизнь и горе отдам,

Хоть во сне, твою прежнюю милую руку

Прижимая к губам.

1912

* * *

Мы забыты, одни на земле.

Посидим же тихонько в тепле.

В этом комнатном, теплом углу

Поглядим на октябрьскую мглу.

За окном, как тогда, огоньки.

Милый друг, мы с тобой старики.

Всё, что было и бурь и невзгод,

Позади. Что ж ты смотришь вперед?

Смотришь, точно ты хочешь прочесть

Там какую-то новую весть?

Точно ангела бурного ждешь?

Всё прошло. Ничего не вернешь.

Только стены, да книги, да дни.

Милый друг мой, привычны они.

Ничего я не жду, не ропщу,

Ни о чем, что прошло, не грущу.

Только, вот, принялась ты опять

Светлый бисер на нитки низать,

Как когда-то, ты помнишь тогда...

О, какие то были года!

Но, когда ты моложе была,

И шелка ты поярче брала,

И ходила рука побыстрей...

Так возьми ж и теперь попестрей,

Чтобы шелк, что вдеваешь в иглу,

Побеждал пестротой эту мглу.

1912

* * *

Я — Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетет коварство сети,

И в сердце — первая любовь

Жива — к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,

Увел далёко жизни холод,

И гибну, принц, в родном краю

Клинком отравленным заколот.

1914

Всесильный бог деталей

Марина Цветаева и Сергей Эфрон

Смешны мне бедные волненья

Любви невинной и простой.

В. Ходасевич

Марина Ивановна Цветаева обладала прекрасной памятью, хранившей не только строки любимых ею авторов, включая тех, которых она читала на иностранных языках, но и лица людей, их имена, события повседневной жизни, обстоятельства биографий. Обменявшись первыми письмами с Борисом Пастернаком в 1922 году, она, до той поры шапочно знакомая с ним, принялась дотошно перечислять детали их немногочисленных встреч, вспоминая, казалось бы, малозначимые, но прочно вошедшие в ее сознание подробности, сбереженные для неведомого будущего, в котором они должны были стать основанием планомерно выстраиваемой картины мира. Это, конечно, свойство особенно настроенного зрения, мгновенно претворяющего внешние впечатления во внутренние события, цепкость творческого взгляда. Всё, даже самое мимолетное, незначительное, случайное, берется в оборот, архивируется и может при соответствующем стечении обстоятельств прорасти и дать плод. Из такого сора и растут, как известно, стихи. Из мелких деталей обихода складывалось и то, что принято называть цветаевским творчеством, — словесные копи такого невероятного богатства, которое сравнимо разве с пушкинским.

В обиходе советского времени присутствие Цветаевой практически не подразумевалось. Хотя книга ее избранных стихотворений и вышла в 1965 году, благодаря дочерней преданности Ариадны Эфрон, но найти и купить это издание было невероятно трудно, а по прошествии нескольких лет уже практически невозможно. В школе Цветаеву «не проходили». Имя ее, однако, было известно, произносилось не только в тесном кругу посвященных, но и за его пределами, изредка мелькало в хрестоматиях и титрах, и положенные на музыку строки контрабандой звучали с экрана — «Мне нравится, что вы больны не мной...». Правда, имя и тем более биография были окутаны таким густым туманом, погружены в такую непроницаемую тайну, что для человека, с рождения